Хью Лори — интервью для Playboy

— Но Хаус никогда не ошибается!

— Точно. Но он был не прав.

Хью Лори человек противоречивый. Он родом из Британии, но превосходно играет американского доктора Хауса с настоящим нью-йоркским акцентом. Он угрюм, а порой и склонен к хандре, но долгое время играл в комедийных сериалах. Он редко дает интервью, но иногда делает исключения. И не для серьезных медицинских журналов или специализированного глянца, а для журнала... «Playboy».

— Ты недавно купил большой дом в Лос-Анджелесе, после нескольких лет мотаний в Лондон и обратно. Хью Лори наконец-то стал жителем Голливудских холмов?

— Я не то чтобы по-настоящему пустил свои корни тут, скорее обзавелся личным цветочным горшком. Моя семья все еще живет в Лондоне, но я наконец-то вынужден признать, что Хаус — это нечто постоянное. Первые несколько лет я был уверен, что это долго не продлится — потому что ничто не вечно. Чисто статистически шансы на выживание на телевидении невысоки. Но, тем не менее, мы есть.— По сути, приближается 100-ый эпизод. Это делает Хауса одним из наиболее успешных ТВ проектов со времен Арчи Банкера (вымышленный персонаж некогда популярного в США комедийного сериала «Всей семьей» — прим.ред.), не так ли?

— О, боже. Не говорите так. Успех такого космического масштаба не для меня. Я крайне подозрительно отношусь к вещам, которые слишком хороши. Это часть моего суеверия, правило, по которому я живу. Я не говорю, что я отвергаю успех, но, честно говоря, я не очень-то знаю, что с ним делать. Это старая истина: как только ты получаешь то, к чему стремился всю свою жизнь, некую защищенность в пределах разумного, ты начинаешь протестовать и сомневаться.

Поэтому я неуютно чувствую себя, когда журналисты составляют всякие рейтинги: самый лучший! Самый злобный! Я не чувствую себя достойным какого-либо рейтинга. Рейтинг — для ярких и блестящих личностей. Для людей, занятых в больших и ярких шоу, таких как «Остаться в живых», «Отчаянные домохозяйки», «Герои». Я скорее небритый и сварливый, чем белый и пушистый.

— Это сказано в духе Хауса. У тебя с ним много общего?

— Я думаю, у нас есть кое-что общее. Мы оба смотрим на мир, приподняв одну бровь. Мы оба весьма серьезны, но в то же время нам свойственна инфантильность.

Он и я — вечные подростки, но с такой патологической серьезностью. Еще у нас обоих проблемы с радостью, поскольку мы думаем, что она выше нашего понимания. Я часто представляю сцену из фильма Вуди Аллена, где он едет на поезде и видит машину полную смеющихся людей. Они пьют шампанское, у кого-то тромбон. А Вуди явно вне этого всего, он смотрит извне. Я думаю, это хорошо подытоживает мое видение мира и Хауса.

— Стабильный успех шоу не улучшил твое настроение?

— Не особо. Я думаю, угрюмость — часть моей натуры, хотя, оглядываясь назад, могу сказать, что сейчас я гораздо менее угрюм и подавлен, чем в 25. Постепенно я смягчился. В те времена я был в депрессии, наверное, постоянно. Сейчас временами.

— Что изменилось?

— Быть мрачным страдальцем утомительно и к тому же тяжело для окружающих. Моя угрюмость, возможно, больше отражается на других людях, с которыми я живу и работаю, — чем на мне самом. Никому не нравится быть рядом с человеком, постоянно проклинающим свою судьбу, и я не хочу быть таким. Я также понял, что позволяет мне отвлечься, когда я в депрессии: физическая нагрузка, работа. Например, вешанье картины или чистка спиц в колесах моего мотоцикла зубной щеткой.

— Как насчет антидепрессантов?

— Скажу — да, я пробовал, и мне они помогли. Возможно, это здорово для моей работы, потому что они позволяют решать проблемы, будучи уверенным в себе, а уверенность — это необходимое условие для любых успешных начинаний. Но, опять же, как я уже говорил, если все вдруг слишком легко и приятно, я становлюсь подозрителен, так что это тоже не идеальный вариант.

— Ты не боишься, что прием лекарств может повлиять на твою актерское мастерство, особенно когда ты играешь такого брюзгу как Хаус?

— Это сложный вопрос, правда? Фармацевты заставляют нас задуматься о том, что мы собой представляем как человеческие существа. Что такое эмоции и чувства, если мы можем изменить их или вообще от них избавиться? Лишает ли это нас части нашей сущности?

С другой стороны, я склонен переосмысливать эти вещи. Я вообще имею привычку слишком много думать обо всем. Но если у тебя садится зрение, это нормально носить очки или линзы, не так ли? Если тебе холодно, ты надеваешь свитер. Изменяет ли это твою природу? Нет.

Я иногда беспокоюсь, что слишком много говорю на эту тему. Создается впечатление, что я — животное, которое вытаскивают против воли из его норы. Я в порядке. Правда, все хорошо.

— Кстати о лекарствах, Хаус обожает свой викодин. У него нет близких друзей или семьи. Он хромает, и отвратительно ведет себя практически со всеми. Напомни снова, в чем его привлекательность?

— Это сочетание нескольких факторов. Он привлекателен, потому что он отличный лекарь.

Нам всем нравится чувствовать, что где-то есть некто, кто может спасти нас, когда мы в беде, когда наша жизнь или жизнь наших любимых под угрозой. Было бы здорово, если бы кто-то знал ответ, и Хаус почти всегда его знает.

Кроме того, он свободен от социальных условностей, которые связывают нас и не дают говорить то, что мы думаем, и делать то, что мы хотим. Но поскольку он им не подчиняется, и ему все равно, нравится ли он людям, одобряют ли они его, его персонаж — словно в свободном полете. Сны о полетах и невесомости — обычное дело. Мы все мечтаем подняться и взлететь над миром, и это как раз то, что делает Хаус по отношению к окружающим.

— Еще он юморист...

— Да. И это тоже. Я считаю его очень смешным персонажем, но дело не только в том, что он юморист. Был один момент абсолютной вовлеченности для меня, в сцене, где Хаус вынужден прервать операцию. Его коллега Уилсон находится в операционной и Хаус приводит пациента внутрь, чтобы представить Уилсону. Его первая фраза, обращенная к одному из хирургов: «Не возражаете, если мы вас обыграем?»

— Это было смешно.

— Я помню, как подумал, что такая фраза — перебор для этой сцены, которая вообще-то была про осмотр пациента Уилсоном. Цель была привлечь внимание Уилсона: «Эй, Уилсон, осмотри этого парня». Но Дэвид Шор (режиссер и сценарист — прим. автора) нашел точную фразу, чтобы показать Хауса в тот момент.

Да, он мрачный, страдающий, одинокий, грубый и все такое, но в нем есть что-то очень человечное и живое. Он получает удовольствие от языка, от хорошей шутки. Он, как и я, верит в силу юмора. В мире смерти и страданий, где люди умирают вокруг него, где судьба чаще жестока, чем добра, юмор — единственная эффективная мера реагирования на жизнь.

— Не ради проставления рейтингов, но все же: какие твои самые любимые эпизоды в сериале?

— Многие хороши, но как целый эпизод, я думаю, «Три истории» — лучший — очень смелый и, в общем, очень успешный. В нем Хаус читает три лекции, каждая из которых рассказывает историю человеческого страдания, в частности — боли в ногах, его собственного недуга. Это история, что случилось с ногой Хауса, и она рассказана с очень большим состраданием и как мастерски. Умницы-сценаристы нашли способ связать все три истории вместе, занять всех актеров и вставить воображаемую сцену с Кармен Электрой, играющей в гольф. Большего и желать нельзя для одного единственного эпизода.

Другой эпизод, который приходит на ум — это один из первых, «Аутопсия», написанный Ларри Каплоу. Очень изящный и логично законченный. Он о девочке, страдающей от опухоли мозга, и все в госпитале постоянно восхищаются ею как маленьким мужественным ангелочком. Но Хаус кощунствует, сомневаясь в ее мужестве. Это непозволительно, особенно на ТВ и по отношению к детям. Люди, страдающие от рака, — практически святые. Но Хаус, будучи Хаусом, выдвигает шокирующий, но, тем не менее, неоспоримый аргумент, что не все могут быть одинаково смелыми. Если все — герои, то это слово теряет смысл. Я люблю Хауса за то, что он способен говорить такие вещи. Это приятно — идти против условностей, хотя бы как актеру, играющему роль. Хаус идет дальше и начинает подозревать, что ее мужество — это симптом, что опухоль, возможно, влияет на ее личность. Но самое прекрасное, что он оказывается неправ!

— Но Хаус никогда не ошибается!

— Точно. Но он был не прав. И это вынуждает его признать, что есть вечные качества и неоспоримые достоинства, такие как мужество. Именно такие моменты — или те моменты нынешнего сезона, когда Хаус раскрывает, насколько он уязвим и одинок, так что в какой-то момент он посылает частного детектива следить за Уилсоном, своим единственным настоящим другом, — делают персонаж действительно живым. Хотя, если честно, я видел где-то 10 эпизодов из 100, что мы сняли, так что я, наверное, не лучший судья.

— Ты не смотришь сериал?

— Я бы смотрел, если бы сам в нем не снимался. Настроение и идея вполне в моем вкусе, но мне слишком тяжело смотреть на себя самого, играющего роль.

— Тебя беспокоит твой американский акцент?

— Определенно, от этого трудно отвлечься. Я все еще англичанин до мозга костей. И будучи таковым, я с большим сомнением отношусь к своим землякам, играющим американцев. Я думаю, именно поэтому Хаус не особенно успешен в Англии. Сериал поразительно успешен в других европейских странах. Возможно, он даже самый популярный в Испании и Германии. Но англичане меня раскусили. Любая языковая неестественность сводит англичанина с ума. Мы — нация профессоров Хиггинсов, и всегда готовы выявить фальшь или искусственность в английской речи.

— Есть какие-то слова, о которые ты чаще всего спотыкаешься?

— Слова с «r» представляют наибольшую проблему. Если встречается «Коронарная артерия» (coronary artery) — будет неудачный день. «Постановление суда» (court order) — тоже плохо. «Нью-Йорк», как ни странно, — это кошмар. Сложнее всего, когда слова повторяются. Невозможно поддерживать флексию. Если вы смотрите шоу, и я говорю о раке, прислушайтесь, как слово «рак» (cancer) изменяется каждый раз, когда я его произношу. Тогда вы поймете, почему я не могу смотреть сериал.

— Когда ты понял, что «Хаус» станет хитом?

— Очень постепенно. В первый год мы остались незамеченными. Никто нас не смотрел. Пока во втором сезоне один из эпизодов не показали сразу после шоу «Американский идол». Тогда-то все и закрутилось.

— Люди начали спрашивать тебя: «Не учились ли мы с Вами в одной школе?»

— Ко второму сезону люди при встрече начали на меня глазеть. Или коситься, смутно узнавая. Ты неожиданно понимаешь, что сотовые телефоны и цифровые камеры изменили суть пребывания на публике. Звездам приходиться беспокоиться не только о папарацци, но обо всех кто нас окружает.

Дальше у нас было несколько рейтинговых эпизодов, как тот, что совпал с Суперкубком (футбольное шоу — прим.ред.), когда нас смотрело 30 миллионов человек, — тогда-то все стало по-настоящему удивительно. Люди хотят знать о тебе все. Они верят, что твоя жизнь изменилась. Но правда в том, что успех ничего не меняет. По-моему, это генерал МакАртур сказал, что никакая новость не бывает столь плоха или столь хороша, как ты ожидаешь. Это верно и в отношении славы: она не так хороша и не так плоха, как кажется заранее.

Тридцать миллионов людей увидели тебя по телевизору, но на следующий день вещи не стали для тебя другого цвета и не изменились на вкус. Если у тебя вчера болела спина, она будет болеть и сегодня. Возможно, даже сильнее.

— Многому ли ты научился благодаря сериалу? Знаешь, как лечить остеохондроз?

— Однозначно нет.

— Лекарство от фибромиалгии?

— Не уверен, что вообще знаю, что это такое.

— Ты действительно хороший актер!

— Возможно, я знал ответы на предыдущие вопросы неделю или два месяца назад. Или в 2002 году. Но я совершенно не удерживаю в уме медицинскую информацию. Это пугает, правда. Требования к моей кратковременной памяти очень высоки. Это отличная тренировка для мозга, чтобы он оставался свежим и активным, но это все выветривается из моей головы через двадцать минут после окончания съемок сцены.

Заметка: школа танцев — если Вы любите искусство, в таких его проявлениях, как танцы, Вам к нам! Да, к нам, к команде талантливых и перспективных хореографов, танцоров.

Доктор Хаус дал НТВ эксклюзивное интервью